Этнография

 Бытует мнение, во многом справедливое, что русский фарфор, как и большинство явлений и направлений в отечественном искусстве, - вторичен. В пользу этого утверждения можно найти изрядное количество аргументов, которые лежат, практически, на поверхности и видны невооружённым глазом любому человеку, более или менее разбирающемуся в этой области декоративно-прикладного искусства. Достаточно лишь вспомнить историю становления фарфорового производства в России и провести несложный сравнительный анализ изделий ИФЗ и завода Гарднера с продукцией европейских мануфактур. С самых первых шагов на поприще «порцелинового дела» можно наблюдать озабоченность русских мастеров как можно более близким к заграничному оригиналу воспроизводством форм и декора западных образцов. Не всё получалось сразу, но когда получалось, качество изделий вполне соответствовало качеству заграничных аналогов. Если взять, например, знаменитые елисаветенские табакерки, то даже опытному специалисту трудно на глаз найти существенные качественные отличия между ними и табакерками майсенскими. На второй взгляд, на третий, путём сложного анализа характерных отличительных нюансов или опираясь на провенанс – можно добиться некоторого приближения к истине, но и то не всегда.

 Собственно, ничего зазорного в таком скрупулёзном копировании чужеземных образчиков нет и факт этот совершенно никак и ни в какой степени не умаляет достоинств раннего русского фарфора. В XVIII веке, на этапе становления все европейские заводы занимались более или менее откровенными заимствованиями у «соседей по цеху». Пример такого алгоритма развития подал ни кто иной, как Майсен. Старательные повторы майсенскими умельцами китайских и японских образцов превосходны и интересны сами по себе, без относительно того, что являются всего лишь точными репликами произведений мастеров Востока. Затем, осмотревшись в новой обстановке, ознакомившись с материалом, набив руку, можно начинать вносить своё видение и понимание прекрасного в осваиваемую область. Нормальное течение эволюционного процесса. Вопрос лишь в том, кому удалось сказать действительно новое слово в художественном оформлении изделий , а кто так и остался талантливым, прилежным, но – только копиистом. В памяти и в истории на первых местах остаются лишь те, кому посчастливилось первым добиться свежих, интересных решений, экспериментируя, ища, пробуя. Не каждая попытка увенчивается успехом. В погоне за оригинальностью и самобытностью, непохожестью ни на кого, если эти параметры становятся для заводчика сверхценной идеей, частенько на свет Божий появляются такие «шедевры», которые в лучшем случае могут вызвать лёгкую улыбку, как наивные каракули ребёнка. В худшем – созерцание подобного рода предметов в состоянии вызвать у зрителя некоторый душевный диссонанс.

 Для примера можно привести Берлинскую королевскую фарфоровую мануфактуру, мастера и художники которой достигли значительных успехов и в живописи, и в пластике, и в декорировании золотом, что позволило заведению занять свою нишу не только на европейском, но и на мировом рынке. Прекрасные, качественные изделия, высоких художественных достоинств, но… Но, несмотря на «фирменные штучки и примочки» - собственного, неповторимого рисунка и дизайна тиснение, перфорацию и золотую орнаментику, крытьё пастельными тонами сложных оттенков – Берлин не внёс ни одной значительной новации, оказавшей влияние на развитие декорирования на других европейских фарфоровых мануфактурах. Образно говоря – замечательный исполнитель, но музыки сам не писал.

 Или другой пример - продукция многочисленных заводов Тюрингии, где визитной карточкой рубежа XVIII – XIX веков стали широко распространённые в то время «угольные» ручки разных фасонов. Все, как на подбор, с одной, опять-таки фирменной, тюрингенской штучкой – в местах крепления ручки к тулову, затейники-мастера формовали имитации шляпок болтов или гвоздей, пытаясь создать иллюзию, что именно таким способом деталь крепится к тулову. Казалось бы, оригинально. Находка! Ан, нет. Если подойти к вопросу с точки зрения обыкновенной логики, то становится совершенно очевидной абсурдность заявленной новации. Дело в том, что ввернуть шуруп, а тем более  вбить гвоздь, в то место, которое закрывает сама ручка – практически невозможно. Если зритель с первого взгляда не понимает несуразности увиденного, то его подсознание сразу же обнаруживает несоответствие замысловатой конструкции простой житейской практике, что вызывает некое, на первых порах, подсознательное же раздражение и неприятие предмета. А потом, когда всё становится на свои места, вместо восхищения реакцией зрителя становится саркастическая улыбка. Хотели удивить, а всего лишь рассмешили. Вот до чего может довести трюкачество, когда хочется обратить на себя внимание любой ценой.

 Первые русские фарфоровые заводы, в количестве целых двух, как уже говорилось выше, развивались по стандартному сценарию, ориентируясь на достижения многочисленных уже к тому времени европейских мануфактур. Отсебятины особо не предлагали, не чудили, но и звёзд с неба не хватали. ИФЗ не хватал чуть меньше, Гарднер – чуть больше. Качество давали разное, сообразуясь с важностью заказа. Мог и Гарднер произвести вполне репрезентативный, парадный продукт, как, например, знаменитые орденские сервизы. И ИФЗ мог выдать откровенную халтуру, одними из ярких образчиков которой являются приданые сервизы Великих Княжон с миниатюрами настолько откровенно-похабного качества, что разум отказывается верить в то, что произведены они на лучшем фарфоровом заводе России, носившем гордую и ко многому, казалось бы, обязывающую приставку «Императорский». Можно искать разные причины подобного парадокса, строить версии, высказывать догадки. Нам кажется, корень зла кроется в этом случае, как и во многих иных случаях из иных областей отечественной созидательной деятельности, в самой русской ментальности. Есть контроль и догляд, есть строгий окрик, есть неизбежность пострадать за нерадивость – есть и приличное качество. Не давит никто особо, не требует – можно и не напрягаться. Сырьё, бельё, материалы, мастера, мастерские одни и те же, а вещи разные. Приблизительно так же, как обстоят дела в отечественном автомобилестроении последние сто лет: есть ответственный заказ под большого начальника – соберут «Волгу» в ручную, с точной подгонкой и отладкой всех узлов, с двойным слоем краски и полировкой, высочайшего качества. И всё это страшным напряжением всех сил и в кратчайшие сроки. Кончился аврал, и с конвейера сходят несуразные щелястые корыта, разваливающиеся на ходу. Сильны и неизбывны в России традиции показухи, штурмовщины и производства штучных выставочных образцов. Вот и вся загадка…

 Но не всё так серо и уныло в истории отечественного фарфора. Конечно, частные заводы и заводики, начиная с Гарднера, так и не вышли на высокую европейскую орбиту, занимаясь не изысканиями в области декора и технологий, а более или менее успешно применяя иностранные новации в своём нехитром деле. Зачем выдумывать самому, если для этого есть специальные заграничные люди, которым всё неймётся? Рынок в России огромный, требования покупателя не притязательны, вполне можно добиться коммерческого успеха, производя по иностранным образцам «своё, российское». Потребителю нравится всё новое и яркое. Но больше всего ему нравится, когда это новое и яркое ещё и недорогое. А недорогое может быть тогда, когда ты не тратишь деньги на поиски новых путей к сердцу клиента, а заимствуешь готовые решения в Европе. Качество, конечно, до европейского не дотягивает, зато много и дёшево. Так и жили. Более того – так и живём до сих пор.

 Иное дело – Первый завод России! К началу XIX века качество его продукции заметно улучшилось, хотя избавиться совершенно от откровенно слабых и беспомощных с точки зрения художественного исполнения вещей так и не удалось. С другой стороны, количество изделий высочайшего класса исполнения неуклонно увеличивалось, что не осталось незамеченным и дало возможность заводу претендовать на место на европейском фарфоровом Олимпе, наряду с самыми знаменитыми производителями: Майсеном, Севром, Веной.

 Не хватало для завершения образа первоклассного блестящего заведения пустяка – своего неподражаемого лица. И вот тут художникам ИФЗ удалось достичь желаемого результата, не прибегая к изобретательству в сфере техник, технологий и приёмов, а всего лишь введя в художественный оборот новую тему. Тему именно свою, российскую, разрабатывать которую иностранцу было бы крайне тяжело, без понимания сложного, противоречивого, нешаблонного внутреннего устройства  Империи. Тему эту современным языком можно назвать этнографической, хотя наука эта находилась ещё на стадии формирования на рубеже XVIII – XIX веков и правильнее было бы назвать её земле - и народоописанием. Это направление естествознания ограничивалось на тот момент именно описанием, фиксацией существующих реалий, не подвергая собранный материал систематизации и анализу. Время анализа, выводов, выдвижения теорий и учений пришло несколько позже и описательный этап с собранными огромными материалами сыграл в этом процессе существенную роль, как прочный фундамент новой науки.

 Конечно, можно сказать, что этнографическая тематика в фарфоре не открытие русских художников и с некоторой натяжкой отнести к этому направлению в первую очередь многочисленную европейскую (впрочем, и русскую) пластику XVIII века. Другой вопрос – можно ли считать очень условные, абстрактные, стилизованные образы китайцев, малабарцев, негров, индейцев, персов, турок и т.д.  документальными свидетельствами той эпохи, объективно отражающими картину народов мира во всём её многообразии и причудливости? Пожалуй, нет. Несмотря на некоторые исторически-достоверные детали костюмов и украшений, образы представителей экзотических народов подверглись  значительной «творческой переработке» европейскими мастерами. В результате этого полёта фантазий (имевшего в основе, безусловно, некоторые опоры на относительно достоверные источники), где одна ошибка наслаивалась на другую, неточность на вымысел, вводились произвольно несуществующие, но крайне причудливые и гротескные элементы, смешивались и путались племена и страны, появилось несколько условных шаблонов с характерными обязательными атрибутами. Совокупность, набор этих условных атрибутов скорее символизировал, нежели давал реальное представление о самобытных особенностях костюмов того или иного народа. То есть, увидев фигурку в длинном, отороченном мехом халате, в тюрбане и с изогнутой саблей, зритель чётко определял персонажа, как турка. Вот такой обобщённый турок. Просто и понятно. Никого не заботил тот факт, что Османская империя включала в себя в те годы части южной Европы, Малой Азии, Африки и Ближний восток, где жили представители разных этнических групп, которые формально считались турками и которые позаимствовали у турок многие аксессуары и элементы одежды, причудливо смешав их со своими национальными. «Турки? Вот эти, в тюрбанах. Что? И арабы в тюрбанах? Значит, они турки. А разве турки и арабы это ни одно и то же?» Какая уж тут этнография…

 Кстати, в первые годы своего существования, ИФЗ, как прилежный ученик, изготавливал изрядное количество подобного рода условно-костюмной пластики. Были среди них и собирательные негры, и обобщённые китайцы, но особенно «пришлись по сердцу» русским мастерам образы абстрактных турок. Турецкий вопрос - тема для России на протяжении всего XVIII и большей части XIX веков крайне острая, актуальная и злободневная. В данном случае некоторая карикатурная наивность в изображении извечных врагов более, чем уместна. Над противником лучше всего посмеяться, тогда он кажется не столь грозным. Забавные фигурки в длинных халатах и нелепых тюрбанах как нельзя лучше выполняли роль своеобразного громоотвода негативных эмоций и тревог. Особенно забавны знаменитые шахматы (сохранившиеся не полным комплектом), изготовленные на ИФЗ в 1750-х годах, где фигуры одного из цветов представляют из себя изображение персонажей турецкой действительности: янычар, визирей или пашей, султана, султаншу. Так приятно видеть полный разгром вражеской армии, пусть даже и в границах шахматной доски! 

 Можно, конечно, в этот раз уже не с такой большой натяжкой, засчитать по разряду этнографии все изображения европейских дам и кавалеров, пастушков и пастушек. Действительно, с точки зрения достоверности костюма XVIII века – все эти скульптурные и живописные изображения абсолютно точно воспроизводят особенности кроя, фасоны,  элементы декора, аксессуары, обувь, парики и т.д. Одна беда, понять, представители какой страны замерли в изящных позах, невозможно. И здесь мы видим некоторый шаблон, хотя и гораздо более соответствующий картине жизни того времени. Общеевропейский дресс-код, существовавший ещё со времён средневековья, лишает немцев, французов, итальянцев, шведов etc. какого бы то ни было намёка на национальную принадлежность. Костюм есть, но этот костюм интернационален. Что же касается пастушков и пастушек, здесь шаблонность гораздо брутальней и незамысловатей: корсет со шнуровкой, длинная юбка и соломенная шляпа для девочек, рубашка, короткая куртка или жилет, короткие панталоны и опять-таки соломенная шляпа – для мальчиков. Носили такие предметы европейские пейзане? Носили. В каких странах? Да почти во всех. И опять нет предмета для обсуждения этнографической темы. Встречаются изображения представителей разных профессий, но и в них упор делается не на платье, а на непременные атрибуты того или иного ремесла. Даже жителя Савойи можно распознать в качестве представителя этой самобытной юго-восточной провинции Франции лишь по присутствию в его обществе сурка. А так – молодой человек, как молодой человек: камзол, панталоны, башмаки с пряжками. Европеец, одно слово…

 Первыми ласточками нового направления на ИФЗ стала запущенная в 1780-х годах серия  фарфоровых фигурок, представляющих собой трёхмерное воспроизведение иллюстраций из труда И. Г. Георги «Описание обитающих в Российском государстве народов, а также их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей» , изданный в СПБ в 1776-80 годах на немецком и (частично) русском языках. Он интересен тем, что в нём представлены не только материалы, собранные автором в собственных путешествиях и экспедициях, но и добытые на протяжении всего XVIII века известными и безвестными коллегами-исследователями глубинных и окраинных территорий России. Работа, проделанная Георги по как можно более полному сведению имеющихся описательных материалов в один фундаментальный труд, была как нельзя более кстати в контексте внутренней и внешней политик Екатерины II. С одной стороны, труды по совершенствованию административного управления огромными территориями в целях их скорейшего развития и встраивания в общую экономическую, военную и бюрократическую структуры Империи, требовали достаточно глубоких и полных знаний. Как общего землеведческого, так и очень деликатного и сложного, каковыми являются любые вопросы, касающиеся межнациональных отношений, характера. С другой стороны, сам принцип сухого и строгого научного подхода ко всем областям и отраслям жизни и знаний, совершенно вписывался в концепцию эпохи Просвещения, одним из самых ярких представителей и приверженцев которой хотела видеть себя в глазах окружающих (прежде всего – интеллектуальной элиты Запада) Императрица.

 Российская Империя не только ради красного словца именовала себя наследницей обеих Римских империй, «третьим Римом». Принципы, по которым она организовывалась, кардинально отличались от принципов строения, например, империи Британской, но полностью соответствовали римскому образцу. Британия строила свои отношения с  владениями, разбросанными по всему миру и отделёнными от Англии огромными расстояниями, по схеме «метрополия – колония». Формально все жители колоний считались подданными Английской короны и, следовательно, гражданами одной страны. По факту, туземное население, рассматривалось англичанами или в качестве естественного обременения приобретённых территорий, или в качестве дешёвой рабочей силы для освоения всё тех же территорий. О равных правах с просвещёнными мореплавателями и речь идти не могла. Империя же российская практиковала римский тип отношений с подвластными землями «Рим – провинция». Это обусловлено, так же, как и во времена античные, единым пространством государства, в котором граждане могли перемещаться по мере надобности относительно свободно в пределах его границ и получать права, равные правам граждан Вечного города, лишь с небольшими ограничениями. В империях с единым пространством огромную роль играет деликатно и осторожно проводимая национальная политика, так как любые волнения и беспорядки в провинциях напрямую угрожают существованию имперского колосса. Беспорядки в колониях – неприятны, но не смертельны. В случае восстания в Индии, к примеру, нет нужды опасаться вторжения в Лондон сипаев на боевых слонах. Иное дело – башкирская конница под водительством вора и бунтовщика Емельки Пугачёва в нескольких днях перехода до Первопрестольной. Угроза конкретная, явная и могущая иметь самые печальные последствия. Посему, с интересами населения окраин необходимо волей-неволей считаться. Народоведение в этом случае не учёная забава, не праздный обывательский интерес «А как у них там всё?», а важнейший инструмент для поддержания порядка и управляемости. Чтобы правильно строить политику по отношению к провинциальным меньшинствам, настоятельно рекомендуется знать о них как можно больше, дабы суметь в опасный момент сыграть на опережение, воспользовавшись своей осведомлённостью о ментальном характере, обычаях, предрассудках и житейском укладе в естественной среде обитания возможного противника.

 Чтобы не говорили и не писали советские историографы о косности «проклятого царизма», он, царизм, обладал вполне себе здравым смыслом и чувством самосохранения. Деньги не только на разведывательные, но и на научные экспедиции выдавались из казны регулярно, начиная с петровских времён. А результаты этих экспедиций тщательнейшим образом изучались, обрабатывались и публиковались в количестве и объёме, достаточном для развития направлений наук, жизненно важных для правильного функционирования такого сложного имперского организма.

 Таким образом, Йохан Готтлиб Георги попал, что называется, «в масть». Проделав огромную работу, он оказался с ней как нельзя кстати: в нужное время и в нужном месте, за что и снискал заслуженное признание и благодарность не только и не столько от Екатерины, сколько от потомков. Труд Георги до сих пор остаётся незаменимым пособием для исследователей России XVIII века.