Cтатья Бенжамена Констана( по поводу так называемого «декадентства»)_1
из дореволюционного издания журнала "Искусство и художественная промышленность"
По поводу излишней литературной тенденции в живописи наших дней – не следует ли напомнить, что нет ничего менее литературного, как «Salon Carre» Лувра?
«Брак в Кане» П. Веронеза нисколько не изображает трапезы в присутствии Христа, а скорее – собрание хороших друзей мастера, соединившихся вместе, чтобы повеселиться, показать свой бодрый вид, свои богатые одежды. И, преследуемый за эту картину Инквизицией, Веронезе не нашел в свое оправдание изображения Христа в таком венецианском обществе другого ответа, как эти простые слова: «Я поместил сюда моих друзей, потому что они производили тут хороший эффект». Точно так же нас, живописцев, обладающих настоящим темпераментом художника, в «Погребении Христа» Тициана в Лувре поражают ноги Спасителя и поддерживающая их холщевая ткань; в изображении Его колен мы находим столько действительно выраженного знания, столько в самом деле верного чувства тела, столь безукоризненную анатомическую лепку, что прельщенные самою живописью, мы забываем сюжет, который вдохновил художника. Тем не менее, страдальческая группа учеников, погребающих своего Учителя, сохраняет все свое величие, все свое глубоко набожное выражение. Что нас, с другой стороны, охватывает в «Версавии» Рембранта (галерея Ла-Каза в Лувре) – это полная жизни лепка груди, тон торса, пролитый на ноги свет, светотень, в которой изображена старая женщина, отирающая ноги Версавии, золотая ризница в полумраке. Наконец, во всех этих произведениях живописи понимание картинности, чувство правды, распределение эффектов – то нас прельщает, то поучает. И так, в живописи, сюжет часто является только предлогом воспроизведения прекрасных изображений с натуры. Впрочем, не будем односторонними и скажем смело, что и исторические сюжеты, умело схваченные, дали также незабвенные холсты. Кто не помнит: «1814 год» Мейссонье и «Вторжение народа в Конвент» Е. Делакроа.
«1814 годом» заканчивается эпопея. Великий победитель проходит, влача за собою своих усталых генералов, не верующих более в победу. Одни только войска, идущие в строю, слева, не теряли еще надежды, а если и слабнут у них ноги, то сердца все же бьются при виде знамени. Но у самого Императора смертельно бледное лицо;
[1] Поставив себе одною из задач – борьбу со всякими вредными направлениями в искусстве и художественной промышленности, редакция с особым удовольствием помещает в своем журнале статью (по поводу так называемого декадентства) – столь известного в Европе художника, как Бенджамен Констан, прекрасный портрет которого написанный с бывшего министра иностранных дел Ганото, занимал едва ли не первое место на последней французской выставке. Болезнь, по счастью, проходящая уже на Запад, как всякая мода, теперь искусственно, при том не без усиленных потуг, прививается у нас самозваными руководителями, отвергающими по недостатку ли природного понимания или дальнейшего развития, все старое, как бы оно не было хорошо, и восхваляющими, напротив, все новое, как бы оно не было дурно. Такая система является, конечно, самым простейшим средством к собственному рекламированию и материальному благосостоянию, не требуя от человека никакого знания и чувства. На этом, к сожалению, ловится иногда, как на удочку, не установившаяся молодежь, когда невежественные и ограниченные вожди внедряют ей в мысли, вместо глубокого изучения, - пустое сочинение, восставая с одной стороны против старых традиций и впадая, с другой стороны, в совершенное рабство новых. Тут невольно вспоминаются осмеянные еще Мольером «Les precieuses ridicules», которые, вместо упрощения, предавались измышлению самых невероятных крючкотворных положений и определений.
Вот против таких-то зловредных теорий и направлена помещаемая ниже статья, которая не может не обратить на себя общего внимания.
его лихорадочный взор устремился вперед, как бы ища последнего и самого страшного врага… И этого Наполеона, близкого к концу,… увидал Мейссонье и, как глубокий наблюдатель, представил нам накануне Ватерлоо – почти более величавым, чем в день после Аустерлица. Редко страница истории была выражена более чутко и более близко к правде!
Также близко к исторической правде подходим мы и в картине Делакроа «Вторжение народа в Конвент». Как волна, вливающаяся в погибшее судно, так невменяемая от злобы Парижская чернь вторгается в Конвент. Атмосфера душна и тяжела, лишь местами проникают лучи грозового солнца, и только над трибуною председателя три больших трехцветных флага неподвижно висят, не внемля шуму народного восстания. Председательствующий Буасси д′Англас тоже неподвижен, спокойно склонившись перед окровавленной, отрубленной головою Феро, которую ему подносят на острие копья, и, среди чада революции, озаренном блеском палашей и огнями выстрелов, с геройством хранит вверенный ему Конвентом почетный пост. Вот настоящая страница истории, трагический день, описанный чудесной кистью Делакроа!
Трудно подумать, что этой картине, представленной в былые времена на конкурс, уделено было второе место; по счастью, никто не желает даже вспомнить имени его счастливого конкурента. Однако, редко живописцы с известным блеском ошибались в присуждениях премий на конкурсах. Такого-то рода решения, пожалуй, и оправдывают те сомнения, какие питает публика и печать к суждениям профессионалов. Поэтому пусть последние стараются, по возможности, быть более справедливыми по отношению друг к другу, - тогда и публика будет справедливее относиться к ним. Впрочем, кто не ошибается, - даже и в своем мастерстве можно ошибиться. Таков несчастный наш удел. А когда некоторые критики не ошибаются, то не есть ли это иногда просто случайность?
Но пора покончить с этим и вернуться к влиянию сюжета в живописи. Вряд ли можно найти где-либо более поразительный пример такого влияния, как в этих двух картинах, т.е: Делакроа – «Вторжение народа в Конвент» и Мейссонье – «1814 год».
Если мы перейдем теперь к историческим сюжетам с точки зрения стенописи, нам придется сознаться, что наилучшее решение задачи дали Микеланджело и Рафаэль – в Сикстинской капелле и Ватиканских палатах. Тема тут предоставляла художнику поле для совершенно особенного живописного выражения и в этом отношении олицетворение «Сивилл» останется столь же величавым, как и возвышенным. Поэтому, под впечатлением сверхъестественной мощи этих гигантов искусства, далеки от нас мысль и желание все ограничить в художестве только одною «живописью». Это дело темперамента, а потому пожелаем, чтобы он не был у всех один и тот же; впрочем, один из наших мастеров, недавно скончавшийся Поль Бодри, пытался менять его, смотря по тому, что ему предстояло выражать. Портретист глубокой наблюдательности, жанрист тонкого вкуса, декоратор вполне владеющий всеми необходимыми качествами для заполнения больших пространств, Бодри, этот вечно тревожимый искусством художник, был тем чудным Протеем, который менял, по желанию, форму своего темперамента. Игра эта была опасна, тем не менее она ему
удалась. Крупный мастер, о нем теперь мало говорят, но со временем ему отдадут должное!
Обыкновенно, когда исчезает гениальный художник, на следующий же день устраивается заговор молчания против него – лицами, желающими занять его место; но время все приводит в должный порядок. И Бодри останется! Весь его труд будет частью художественного достояния Франции. А все же, повторим еще раз – не будем желать всем одного и того же темперамента.
Чтобы привести хотя бы один пример, скажем: Прерафаэлиты в Англии не свернули ли, пожалуй, с достойного пути здоровой и сильной живописной школы, одной из самых блестящих, живых после Рубенса и Ван-Дейка, школы таких мастеров, как Томас Лауренц, Рейнольдс, Рэберн? Да, наконец, искать иллюзию жизни помощью кисти и красок – какая мечта, какая фантазия! Зачем же тогда мучиться и томиться символами и параболами, всей этой психологией, претенциозно блуждающей среди живописцев и могущей довести только до хаоса, тьмы и декадентства?
Да здравствует жизнь! А чтобы поддержать себя и идти вперед, не будем ничего искать вне ее. Да здравствует жизнь! В особенности в эту эпоху болезненных тенденций, притворного отчаивания и мрачной поэзии. Да здравствует жизнь! – а потому вспомним этих бессмертных покойников, которых зовут: Рубенс, Веронезе, Веласкес! Воздержимся также от безумного желания позабыть прошлое и даже его уничтожить.
Не побоимся традиции – она не заглушает личную оригинальность. Ведь гений человечества во всех искусствах, во всех науках представляет вечную цепь, из которой не может выпасть ни одно звено. Удовольствуемся быть лишь одним таким звеном – этою ценою только и можно не впасть в забвение. Поэтому, когда так называемое «новое искусство» или «современное искусство» имеется наглость думать, что оно может заменить собою вечное искусство – прошлое, нынешнее, будущее – посмеемся поскорее над этим, чтобы не пришлось потом плакать. Правда, эта новая школа, представителями которой выступают импрессионисты и другие «исты» того же поля, эта мистификация одним словом, одно время как будто озабочивала школьную молодежь и даже, быть может, общественное мнение! Поэтому будет вовсе не лишним, если кто-нибудь из нас, имея смелость сказать во всеуслышание то, что многие из собратьев думают про себя, решится протестовать против некоторых доктрин, вносящих в среду учащейся молодежи с самым опасным сумасбродством, презрение к знаниям и упадок вкуса.